Михаил Юрьевич Лермонтов
Штосс
Перейти к оригинальному тексту.
1
У графа В… был музыкальный вечер. В числе гостей мелькало несколько литераторов и учёных; две или три модные красавицы; несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер. Всё шло своим чередом; было ни скучно, ни весело.
В ту самую минуту как певица подходила к роялю и развертывала ноты… одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату. На ней было чёрное платье, она была среднего роста, стройна, медленна; чёрные, длинные, чудесные волосы оттеняли её ещё молодое правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли.
— Здравствуйте, мсье Лугин, — сказала Минская кому-то; я устала… скажите что-нибудь! — и она опустилась в широкое пате возле камина. В комнате их было только двое, и холодное молчание Лугина показывало ясно, что он не принадлежал к числу ее обожателей.
— Скучно, — сказала Минская и снова зевнула: — вы видите, я с вами не церемонюсь!
— И у меня сплин! — … отвечал Лугин.
— Вам опять хочется в Италию? — сказала она. — Не правда ли?
Лугин не слыхал вопроса: — Что может быть хуже для человека, который, как я, посвятил себя живописи! — вот уже две недели, как все люди мне кажутся жёлтыми, — и одни только люди! всё остальное как и прежде; одни лица изменились; мне иногда кажется, что у людей вместо голов лимоны.
Минская улыбнулась.
— Призовите доктора, — сказала она.
— Докторá не помогут — это сплин!
— Влюбитесь!
— В кого?
— В меня!
— Нет! вам даже кокетничать со мною скучно — и потом ни одна женщина не может меня любить.
— А итальянская графиня, которая последовала за вами из Неаполя в Милан?..
— Видите, — отвечал Лугин, — Мне случалось возбуждать в женщинах все признаки страсти — но в этом я обязан только искусству трогать некоторые струны человеческого сердца, я дурён — и следственно женщина меня любить не может, это ясно; если я умел подогреть в некоторых то, что называют капризом, то это стоило мне трудов и жертв — но так как я знал поддельность чувства, то и сам не мог забыться до полной любви.
Наружность Лугина была в самом деле ничуть не привлекательна. Он говорил резко; больные и редкие волосы, неровный цвет лица делали его на вид старее; он три года лечился в Италии от ипохондрии: там он пристрастился к живописи; природный талант развился в нем широко и свободно под животворным небом юга. Он вернулся художником, хотя одни только друзья имели право наслаждаться его прекрасным талантом. В его картинах дышало всегда какое-то неясное, но тяжелое чувство.
Лугин уже два месяца как вернулся в Петербург. Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением. Но любви между ними не было.
Разговор их на время прекратился. Певица пела балладу Шуберта на слова Гёте: «Лесной царь». Когда она кончила, Лугин встал.
— Куда вы? — спросила Минская.
— Прощайте.
— Еще рано.
Он опять сел.
— Знаете, — сказал он, — я начинаю сходить с ума.
— Право?
— Вот уже несколько дней, как я слышу голос. Кто-то мне твердит с утра до вечера — и как вы думаете что? — адрес: в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира номер 27.
— Вы, однако, не видите того, кто говорит? — спросила она.
— Нет. Но голос звонкий, резкий.
— Когда это началось?
— Я не могу сказать… не знаю… — сказал он.
— У вас кровь приливает к голове, и в ушах звенит. Самое лучшее средство, идти к Кокушкину мосту, отыскать этот номер, и возвратясь домой, ложитесь спать, потому что… вы в самом деле нездоровы!.. — прибавила она.
— Вы правы, — отвечал Лугин, — я пойду.
Он встал, взял шляпу и вышел.
Она посмотрела ему вослед с удивлением.
Перейти ко второй части.
У графа В… был музыкальный вечер. В числе гостей мелькало несколько литераторов и учёных; две или три модные красавицы; несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер. Всё шло своим чередом; было ни скучно, ни весело.
В ту самую минуту как певица подходила к роялю и развертывала ноты… одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату. На ней было чёрное платье, она была среднего роста, стройна, медленна; чёрные, длинные, чудесные волосы оттеняли её ещё молодое правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли.
— Здравствуйте, мсье Лугин, — сказала Минская кому-то; я устала… скажите что-нибудь! — и она опустилась в широкое пате возле камина. В комнате их было только двое, и холодное молчание Лугина показывало ясно, что он не принадлежал к числу ее обожателей.
— Скучно, — сказала Минская и снова зевнула: — вы видите, я с вами не церемонюсь!
— И у меня сплин! — … отвечал Лугин.
— Вам опять хочется в Италию? — сказала она. — Не правда ли?
Лугин не слыхал вопроса: — Что может быть хуже для человека, который, как я, посвятил себя живописи! — вот уже две недели, как все люди мне кажутся жёлтыми, — и одни только люди! всё остальное как и прежде; одни лица изменились; мне иногда кажется, что у людей вместо голов лимоны.
Минская улыбнулась.
— Призовите доктора, — сказала она.
— Докторá не помогут — это сплин!
— Влюбитесь!
— В кого?
— В меня!
— Нет! вам даже кокетничать со мною скучно — и потом ни одна женщина не может меня любить.
— А итальянская графиня, которая последовала за вами из Неаполя в Милан?..
— Видите, — отвечал Лугин, — Мне случалось возбуждать в женщинах все признаки страсти — но в этом я обязан только искусству трогать некоторые струны человеческого сердца, я дурён — и следственно женщина меня любить не может, это ясно; если я умел подогреть в некоторых то, что называют капризом, то это стоило мне трудов и жертв — но так как я знал поддельность чувства, то и сам не мог забыться до полной любви.
Наружность Лугина была в самом деле ничуть не привлекательна. Он говорил резко; больные и редкие волосы, неровный цвет лица делали его на вид старее; он три года лечился в Италии от ипохондрии: там он пристрастился к живописи; природный талант развился в нем широко и свободно под животворным небом юга. Он вернулся художником, хотя одни только друзья имели право наслаждаться его прекрасным талантом. В его картинах дышало всегда какое-то неясное, но тяжелое чувство.
Лугин уже два месяца как вернулся в Петербург. Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением. Но любви между ними не было.
Разговор их на время прекратился. Певица пела балладу Шуберта на слова Гёте: «Лесной царь». Когда она кончила, Лугин встал.
— Куда вы? — спросила Минская.
— Прощайте.
— Еще рано.
Он опять сел.
— Знаете, — сказал он, — я начинаю сходить с ума.
— Право?
— Вот уже несколько дней, как я слышу голос. Кто-то мне твердит с утра до вечера — и как вы думаете что? — адрес: в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира номер 27.
— Вы, однако, не видите того, кто говорит? — спросила она.
— Нет. Но голос звонкий, резкий.
— Когда это началось?
— Я не могу сказать… не знаю… — сказал он.
— У вас кровь приливает к голове, и в ушах звенит. Самое лучшее средство, идти к Кокушкину мосту, отыскать этот номер, и возвратясь домой, ложитесь спать, потому что… вы в самом деле нездоровы!.. — прибавила она.
— Вы правы, — отвечал Лугин, — я пойду.
Он встал, взял шляпу и вышел.
Она посмотрела ему вослед с удивлением.
Перейти ко второй части.
